имя персонажа/возраст: Adelaide Nox (при рождение было дано имя Roisin Drennan), 25 y.o. занятость: --

класс способности: ментальные способность/уровень: управление животными, паразитически метаморфизм, II

кратко о персонаже:
Что может оказаться ужаснее для ребенка, чем отказ от него его же родителей? Повторный отказ от него. Конечно же, у всего бывает своя причина, но Аделейд смогла найти для себя только ответ на последний отказ от нее. Отказа своей родной матери она так и не поняла, хотя, наверное, где-то в сердце ощущала, что все происходит из-за нее самой, из-за того, кем она являлась.
Но кто она? Маленькая девочка, которой не повезло, к сожалению, этого тезиса придерживался только ее приемный брат, но о нем позже. Роизин должна была стать одной из тех, кто по мнению ее биологического отца может позаботится о тех, кто вымирает. И имел он в виду не людей. Она унаследовала его способность, но человек, погибший еще за пять месяцев до ее рождения, так и не смог обучить ее управлять этой способностью. Ее биологическая мать... Она была зверем, становилась им каждый раз когда злилась на весь мир, когда злилась на себя. Возможна эта злость и стала проблемой всего.
На второй день жизни Рози оказывается в списках детей на усыновление. Наверное, ей повезло, не прожить и дня в приюте, попав практически сразу в новую семью. Правда вот везением семью Ноксом было назвать сложно. Отдалившийся от всех отец, всегда таящий в себе угрозу, как и его способность, никогда не разговаривал с маленькой девочкой, которую уже не звали Рози. Она боялась его. Мать, стремившаяся к покою в семье и изматывающая себя своей же способностью, старалась опекать Адли, но вряд ли она смогла бы ответить на все ее вопросы. А ее брат, Алан, был тем, на кого девушка не собиралась полагаться никогда, ибо боялась его, пусть и не могла объяснить это поначалу. Инстинкт?
А потом ей исполнилось семь. Это был обычный поход в зоопарк Белфаста, который не увенчался ничем хорошим. Аделейд сразу же приметила красивого волка  в большой клетке, она захотела попытать свои силы, попыталась понять о чем думает запертое животное, и на этом все закончилось. Казалось ее буквально заклинило на десять минут, никто не мог достучаться до нее, просто стоящей на против волка с протянутой к нему рукой. А потом время снова пошло, она начала меняться, как будто превращаться в волка, только страшного и уродливого.
Себастиан и Амелия, приемные родители Адли, так и не смогли смириться с тем, что их дочь паразит. И сначала были уколы, вакцины против способностей, но это не помогало. Ее визиты в реабилитационный центр раз в месяц постепенно превратились в раз в день. Ничего не помогало, и родители перестали бороться. Алану тогда было всего тринадцать лет, но он видел, как о ней словно просто забыли, выкинули из своих воспоминаний, а после отправили жить в реабилитационный центр.
Никто не знал как протекала жизнь Аделейд в центре, никто из семьи Нокс не слышал о ней, пока не прошло пять лет, пока тогда еще двенадцатилетняя девочка не сбежала из этого центра, устав от уколов и испытаний. И здесь снова все прекращается, никто не знал где находится девушка, никто не старался узнать о ней. А спустя еще один год дом семьи Ноксов был полностью уничтожен в пожаре, в котором погибли оба родителя, а единственный сын чудом уцелел. Никто в полицейском департаменте никогда не пытался как-то подвести к этому сбежавшую приемную дочь с паразитической способностью, хотя действительно, кто мог подозревать тринадцатилетнюю девочку. Маленькую девочку, которая смогла найти себе новых "друзей", что и помогли ей расправиться с домом.
И здесь след девушки вновь обрывается, и единственное, что стало известно Алану уже спустя много времени, так это то, что Аделейд в Лондоне.
отношения:
Это были самые обыкновенные отношения маленькой сестры и старшего брата с разницей в возрасте в шесть лет. Они не успели подружиться из-за проблем девочки, но Алан всегда старался поддержать ее, и он был тем, кто приезжал к ней в центр, когда она окончательно переехала туда. Хотя эти поездки нельзя было назвать частыми, долгими и самое главное особо доброжелательными. Алан был подростком, который ездил к сестре в том время, когда хотел играть в футбол с друзьями по школе, у него была жизнь за стеной. И побег сестры стал для него небольшим освобождением от всего этого, хотя и недоказанно повлек тот пожар.
Со взрослой же жизнью у Нокса не было ни времени, ни желания искать Аделейд, да и опять же того чувства родства, которое должно возникать между братом и сестрой, к них не было. Но никто никогда не говорил, что случай не может исправить такое положение вещей.

дополнительно:
Дорогая сестра, прежде всего найдись. Я очень надеюсь, что ты смогла прочитать этот несусветный бред о Аделейд и у тебя появилось желание отыграть ее. Я не жду особой скорости в постах, да и размер их не имею право обозначать. Для меня важно, чтобы ты была живым игроком, который появляется не от случая к случаю, а которого всегда можно видеть и знать, что игра его также завораживает, как и меня. Я жутко хочу отыграть момент очередной встречи Алана и Адли, который я наглым образом хочу списать с тех анимаций, что стоят в начале заявки. Да, я небольшой поклонник оуата, но играть по нему совершенно не собираюсь, да и мой персонаж отнюдь не радужно милый охотник.
Жду тебя, дорогая)
связь:
661-884-169, огромная просьба написать мне, если соберешься брать персонажа, ибо как всегда у меня много мыслей в голове, которые описать в заявку в полном объеме не возможно.

пост/анкета/любой другой пример вашей игры:

Раз Миссисипи,
Два Миссисипи,
Три Миссисипи.

Это был обычный день, один из тех, когда все идет так, как запланировано, когда вас окружают только те, кто должен, а в вашей голове, порой буйной и своевольной, царит относительный покой. Покой, какое это прекрасное слова, а сколько кроется за ним блаженных минут в тишине или в гаме своих собственных мыслей, которые продолжают хранить это спокойствие, не смотря на свое содержание. Это прекрасное время, его надо ценить, его надо проводить там, где тебе хорошо, где тебя ждут дорогие люди, где все не может пойти наперекосяк, где ничего дурного произойти не может.
Нотт был дома, вместе с Октавией, простая семейная жизнь. Они сидели в кабинете старшего Нотта, пока тот мирно спал в своей комнате. Мейтланду казалось, что они вместе с миссис Нотт маленькие дети, забредшие в кабинет отца, чтобы поиграть с острыми ножами для писем и красивыми перьями, как когда-то он со своей сестрой. Но сейчас она была далеко отсюда, она уже была в своем новом доме, в новом поместье, да и не была она больше маленькой мисс Нотт. Теперь ей повезло носить другое имя, более грубое, чем прежнее, но, кажется, это был не ее выбор.
Мейтланд кинул быстрый взгляд на Октавию, читающую большую и неудобную книгу, и улыбнулся. У него все было по-другому, и эта милая дама, забравшаяся вместе с ногами в старое кресло, была выбрана только им, а не его якобы всесильный отец и уж точно не его уже почившая дотошная мать. Мысли снова возвращаются к Иде. Сестра, но только по отцу. Другая мать, почти другой человек.
Он вспомнил, что никогда не видел ту женщину, а сейчас не мог даже вспомнить ее имени, не помнил и как Ида появилась в его семье, как стала ему сестрой. И для Мейтланда, так долго проработавшего в штаб-квартире Обливаторов, это было в новинку. Не помнить хоть и не важного момента своей жизни было не приятно. Хотя кто знает, может быть именно бы эта женщина могла изменить жизнь маленького мальчика, может быть он не стал таким, каким он стал, убив одного случайного маггла, став пожирателем, полюбив Октавию.
Еще один быстрый взгляд на свою жену, и короткая улыбка проскальзывает на лице младшего Нотта. Нет, он ни за что не хотел бы променять все это, на какую-нибудь другую жизнь.
- Так должен жить каждый счастливый человек, - проговаривает про себя Мейтланд и кивает, возвращаясь к книге, лежащей перед ним. По правде сказать, это был первый раз, когда он брал эту книгу в свои руки. Он не помнил этого синего фолианта и желтеющих страниц, самых обычных букв, сплетенных в обыкновенные слова. Пальцы медленно переворачивали страницы, но в голове не оставалось и намека на прочитанные фразы. Книга не о чем, пустая, не нужная и не зацепляющая ничем кроме своей никчемности.
Мейтланд аккуратно закрыл книгу и положил на стол. Правильно да, иначе можно было ее громко закрыть или даже просто кинуть в стену, чтобы видеть, как тонкие страницы вылетают из ее переплета. Жестокость, как и всегда на заданиях Лорда. Но все это бы потревожило девушку в кресле, на это Нотт пойти не мог. Он снова наслаждался видом миссис Нотт, уже не отводя своего взгляда куда-либо, хотя подозревал, что она уже давно заметила это, но просто не собирается прерывать его тихое занятие.
И он бы продолжил, если бы кое-что не отвлекло его. Движение в окне, человек, прогуливающийся во дворе. Стараясь сдерживать себя и не бежать сломя голову, Мейт подошел к окну и присмотрелся к фигуре незваного гостя. Увидев длинные темные волосы, на сердце у него немного отлегло. Ида вернулась домой.
Но зачем она пришла и почему не сказала, что придет? Почему не входит в дом, а стоит на улице? Здесь должно быть что-то еще. Мейтланд должен был знать что.
- Я скоро вернусь, - произнес он, дотронувшись до плеча Октавии. Та подняла немного испуганные глаза, но Нотт улыбнулся своей "семейной" улыбкой, словно говоря, что все действительно будет хорошо, а не как в прошлый раз, и вышел из кабинета.
В этом году осень решила сделать свой приход менее заметным, а поэтому теплые дни и вечера, солнце, отплясывающее бликами на деревьях и воде по прежнему сводили с ума любителей холодов, которым и являлся младший Нотт. Выйдя во двор, Мейт первым делом снял свои очки, которые спрятал в руках, сложенных за спиной. Он осторожно подходил к сестре, скорее всего стараясь не испугать ее своим приходом. И да, он был рад видеть ее здесь, хотя и не знал целей ее появления. Все лучше, чем находиться с ней в ее новом доме, где даже у стен есть уши, где в каждом угле есть что-то напоминающее о ее муже. Мейтланд вздрагивает. Ему не хочется слышать плохих новостей о мистере Уркхарте. Причина раз. Он не желает знать, что таинственный глава отдела пророчеств находится где-то здесь. Причина два. Мейтланд знает, что что-то произошло, но начинать с этого он не хочет. Причина три. Три причины, чтобы сразу не накинуться с вопросами о жизни своей сестры.
- Ида, - Мейтланд мягко окликает свою сестру и улыбается ей. Подозрения словно улетучиваются на секунду от встречи глаз, но сразу же возвращаются сразу, - Что привело тебя сюда, родная?
- Прошу, пусть это только будет то, в чем я смогу тебе помочь, - мысленно молит Иду брат, - это все, что мне сейчас нужно. Как, скорее всего, и тебе.

вино выдохлось, так и не успев надышаться. мелиссой
пропитаны ладони твои. лисьим, таким робким и всё равно лисьим
шагом  ты ступаешь по плацу.  эрзацом кажется море.
вкратце. нет, вряд ли получится, вкратце.  если даже восьмерка не смогла уместиться
в тебе.

и сказок не существует, пора бы открыть глаза. белками открытых проникать в суровые градации только_черного. в каждую реальную душу, каждого пропащего дома. вдыхать эту безответную, безвозмездную пустоту. находить на граненых стаканах остатки чьих-то чужих поцелуев. весь мир меняет компасную разметку, стоит только вспомнить – сказок не существует. острые плавники сгнивших рыб режут горло от правого уха до левого.
и можно прожить тысячу лет,
так ни разу и не проснувшись.
открывай глаза не здесь, вспомни запах прибоя и дом, что дышал наладом. открывай глаза в синих стенах своей комнаты сроднясь пучине, в которую ныряла с головой. соль таяла на твоих губах. соль таяла на твоих руках, девочка. и ты все продала. я помню корму деревянного корабля и полы кремовой распашонки, в которой хотелось утонуть. я помню лица несуществующих русалок, которые путали свои волосы в моторе лодок прохожих/первых встречных. я верю в белых барашков пустыни воды, что вечером мочили ботинки насквозь. и, конечно, почти настоящий песок, что сквозь пальцы выстраивал небольшие пирамидки. и томными взмахами разносился по берегу порывами бессовестного ветра. и помню мечты. названная в честь самой несчастной из нас, я помню, как волосы трепал южный. и помню, как мерзли руки в карманах прохудившейся куртки. я все, черт возьми, помню, только какой от этого прок, когда рыбка в аквариуме задыхается толщей стекла.
и можно прожить тысячу лет,
так ни разу и не вздохнув.
то был какой-то дурацкий песок, бутафорский белый песочек, который совершенно не нагрелся под таким же фальшивым, как лампа, солнцем. девочка переворачивается на бок, подперев голову одной рукой. я зарываюсь босыми ногами в этот сухой, мягкий и все-таки дурацкий песочек, без особого энтузиазма по одной стряхиваю песчинки, прилипшие к мокрой рубашке, ставшей от воды предательски-прозрачной.  девочка мерроу. ты стоишь у кромки воды, пена лижет тебе ноги и приносит мелкую гальку. девочка мерроу. ты снимаешь с себя свитер и с каким-то остервенением выжимаешь из него соленую воду до последней капли, безуспешно пытаешься вернуть морю все наши долги. оно нас выносило, выпустило, поставило под светильник-солнце, утрамбовало в белом песочке и шепнуло на память: «это лучше, чем мои штормы». мы поблагодарили и помахали ладошками, хотя никогда не тонули – просто плавали. и вот, в последний раз скрутив в рогалик свой свитер, ты встряхиваешь волосами, капли летят веером мне на лицо. капли соли ложатся мне на глаза.
и можно прожить тысячу лет,
так ни разу и не ожив.
вера никогда не выйдет из моды. даже самая скудная и слабая, она будет роднить всех отрекшихся. даже самая нудная она будет лечить небывалые скупые слезы. что льют женщины в темных объятиях вечера. вера будет сквозняками целовать нам пальцы ног, даже когда мы уже совсем умрем.  даже каждого пропащего. вера будет петь свои панихиды каждому, хоть мало-мальски существовавшему. а по тебе затрещинами, черными гематомами, вывихнутыми костяшками пальцев, разорванными сухожилиями. вера останется неровным кровавым осадком на дне опустошенных стаканов. и каждый из нас настолько предан идее о сверхчеловеке, что быть человеком мы забываем вовсе.
и просыпаемся спустя тысячу лет.
мертвые, сравни земле.
нервные окончания иголкой подцепить и вытягивать наружу, заставляя пробудиться хоть на секунду, но тщетно, даже боль не может прекратить анабиоз вечностный. завязать петлями, связать нити вместе, возложить венком на голову. боль необъятная, в тысячу цветов, пробегающих под радужкой глаза, в тысячу вкусов. горечь со сладостью и соль белая с жгучей остротой перечной. взрывает изнутри, до состояния истерии, но не меняет ничего, и веки все также тяжело поднимаются, взгляд когда-то ухватился за несуществующую точку и не хочет отпускать, не хочет фокусироваться на действительном. и зачем, правда, эти декорации рассматривать – сделаны кое-как, наштампованы, покрыты слоем пыли и грязи, увенчаны украденными с золотых колоколен крестами. девочка сидит позади всех на персональном показе смертей малышей. девочка не смотрит, только калечит глазами паркет. кто-то обращается к ней, предлагая жгучую отраву и девочка отказывается. она ищет хоть капельку настоящего_живого в этом параде анти_великолепия. среди тысячи уродств рассмотреть красоту.
жаль только девочку никто не предупредил –
сказок не существует.
моим облакам тесно внутри, а мне - слишком широко;  сидящие толстые мужчины жгут сухой силуэт девочки изъедливыми глазами, когда кастиил что-то шепчет ей на ухо. никто не слышит, как будто тишина ест нас изнутри. только вдвоем. он шепчет
ондина, выбери ребенка.
ондина, сделай ставку.
ондина.
а мне так чертовски, мамочка, хочется выть. а мне так чертовски, мамочка, хочется жить. и каждому этому амбазурщику подарить хоть маленький кусочек сердобольной скованной жизни. но все мимо. и я целюсь каждой стрелочкой в каждые взгляды простуженные и уже не живые. какими эти дети были полгода назад? дети…  кастиил говорит, что у каждого есть шанс. он шепчет
дети прыткие.
выбери ребенка.
ребенка. маленькую крошку родительской любви или пропащего голода. сколько их, трясущихся, видел панем. сколько из них вернутся домой? седые матери всплывают перед глазами ондины. она с испугом вертит в голове эту фотопленку. кадр за кадром прорывается нарывом внутри. и гной течет по погибшим. и она вот-вот заплачет, но кастиил оставляет на ней следы цепких пальцев. он шепчет
не смей рыдать.
выбери ребенка.
я все еще молчу, но очень надо кому-то это сказать и спросить «что же мне делать» и получить точный ответ и утверждение, что это неслучайно. но пока приятней обманываться и не знать. и не помнить.
сказок не существует.
и эти письма никто не прочитает.
остаются только вспоротые артерии в области грудины и горечь перетертых слов после перочинных ножичков в пальцы. я была когда-то на вашем месте. я – не они. они – не мы. и горькое единство по осколкам рушится_разбивается прямо об манекен.
девочка ондина падает в пучину своих воспоминаний, гонимая из своей же головы здравым рассудком. не сходи с ума, девочка. выпей стакан. пока распорядители жадно глотают пока_не_пролившуюся кровь детей, мы – спонсоры, беспощадно кусаем себе локти. толстые мужчины делают ставки на первый дистрикт, даже не подозревая кто скрывается за этой цифрой. кастиил с удовольствием перекатывает монетку меж пальцев. я сплю и хочу проснуться, пока впиваюсь пальцами в локоть.
просыпайся, девочка.
реальность не будет тебя ждать.
.
..
…
….
многоточия бьют по спине- в самый хребет, как будто набирают чуть больше воды для твоих легких. чтобы утопить тебя. погубить тебя. забрать тебя с собой туда, где гуща воды смыкается над грешной макушкой. и море обнимает тебя сгоряча. на ондине розовое платье.
не такое розовое, каким может показаться молочный поросенок на столах трибутов.
не такое розовое, как салфетки на первом этаже.
розовое, как небо, когда солнце палит его перед заходом.
вычурные длинные будто кости торчат из позвонков_карсета, и плетут паутину за её спиной. она похожа на паучиху, которая вот-вот вляпается в собственную же сеть. и девочка вышагивает по улице, стараясь рассмотреть себя в отражении. кем она стала, эта девочка? и только черные волосы, что портят весь помрачневший образ. и только голубые глаза, что позволяют рассказать всю суть.
самоубийство – не подходящее слово, но это первое, что приходит на ум.
- элмер, - говорит девочка тихо, но хмурая тень перед окном её слышит. мальчик, чьи губы неподвижны были на голограмме трибутов. мальчик тейт – молчит ондина. в тишине рождается беспорядочный хаос. хикки ищет в себе слова. навес падает, разрывая все нейронные связи в голове. зачем ты пришла? твое розовое платье шелестит, пока ты идешь ему навстречу. такой же потерянный. такой же ребенок. ондина садится рядом, и её паутинки из-за спины царапают её силуэт. мягкие ладони смыкаются на коленях. чувствую напряженную мглу, мальчик.
-меня зовут ондина, - щебечет девочка, жадно впиваясь в него глазами. по миллиметру переносить его лицо, словно на икону, в свою голову. вытеснять его смерть из преддверия. гнать всю поганую скованность. капитолий еще не спит, хоть небеса уже озаряют маленькие светлячки. там, за окнами, совершенно другая жизнь. там за окнами только зверье, готовое порвать глотки даже друг друга ради зрелища.
ондина вспоминает голос кастиила: делай что угодно, только не промахнись.
- мы с мужем – одни из спонсоров голодных игр, - говорит девочка в пустоту. и мальчик напряженно молчит, давая ей закончить бездыханность мыслей. уголки губ девочки чуть поддергиваются вверх. улыбка старой чеканки, слишком тяжелая, чтобы красоваться на её тонких губах. ондина смотрит в окно. – капитолий мне тоже чужой, - вдруг ясно произносит хикки. маленькая болтливая девочка жмет плечами.
зачем ты пришла, ондина?
немой вопрос повис в воздухе, словно предвоенная тишина. нет ничего страшней глаз брошенных детей. в их зрачках вырыты колодцы длиной в несколько километров, и на самом дне маячат злые призраки и шепчущие что-то бесы. – я пришла пожелать тебе удачи.
прощание – не подходящее слово, но это первое, что приходит на ум.

возвращайся.
мой дом-лишь пустынный кров,  жить неприученный,
выбрит  до одиночества.
мой дом из разбитых стекол и линз.
вернись.  я купил топленое молоко,
и оно уже даже остыть успело.

В этом городе ты была первый раз, хотя ты вообще была впервые в Канаде, и странным образом оказалась тут. Почему странным? Потому что ты всегда хотела побывать где-нибудь на севере этой страны, в приятной поездке с семьей, а не вот так «где-то»  и еще и на первом своем задании. Ты дико волновалась, когда получила его, хотя это и было очень просто и почти бесполезно. Вряд ли от выполнения этой небольшой миссии или наоборот невыполнения ее поменялся бы ход истории – ты просто должна была передать какое-то письмо или бумагу одному человеку и встреча была назначена в этом городе. Ты не знала кто он, а тем более, что за пакет держишь в руке, более того тебе было даже неинтересно это. Для тебя было главное, что на тебя обратили внимание, тебя заметили и приказали выполнить, пускай хотя бы такую, но работу. Разумеется, никто бы не отправил тебя спустя  всего пару недель после вступления в Братство на важнейшее задание… да и все эти «важнейшие задания» представлялись тебе только бесчисленными убийствами, грабежами и кражами, за ними, наверно, стоял какой-то смысл, но вряд ли ты смогла бы так жестоко с кем-то поступить по приказу. По крайней мере, сейчас.
Найти это человека, и удостоверится, что это именно он оказалось совсем нетрудно. Ваша встреча продлилась всего несколько минут, ты передала пакет с документами, и вы разошлись в разных направлениях. Тебе не хотелось сразу возвращаться в лагерь – автомобиль тебе не предоставили, а значит, ты вновь, как и по дороге сюда, должна была воспользоваться рейсовым автобусом с людьми. Странно, но теперь ты стала относиться к ним иначе. Ты не ненавидела их, но они за эти две недели явно стали вызывать у тебя какое-то презрение, недоверие и неприязнь. Ты старалась избегать их, поэтому лучшим вариантом тебе казалось поехать последним рейсом – ночью вряд ли кто-то захочет выбраться из дома и отправится в Торонто, а уж тем более в такой снегопад.
Ты поежилась, на улице становилось все холодней. Сильные порывы ветра поднимали с земли снег и заставляли кружиться его в бешеном танце. Наверно, из окна это выглядело довольно забавно, когда ты сидел в тепле и с кружкой горячего чая, но вот на улице, промерзшему уже до костей, одетому в осеннюю куртку прохожему вряд ли захотелось бы смеяться. Не смеялась и ты. До отправления автобуса оставалось еще около часа, ты хотела где-нибудь согреться и бродила по безлюдным улицам в поисках небольшого кафе. Надежда, что даже в этом богом забытом месте есть хотя бы одна теплая забегаловка, и даже пускай в ней будет сидеть дюжина пьяниц, до сих пор не покидала тебя. На улице давно стемнело, еще до того как ты встретилась с тем человеком, улицы были похожи одна на другую, а вихри поднятого снега иногда закрывали собой все – ты сомневалась, что идешь в правильном направлении и скоро прибудешь в центр города. Может лучше сразу двигаться в сторону вокзала, чтобы не заблудится здесь окончательно? Ты могла ходить кругами уже часа полтора, но за это время тебе навстречу не попался ни один человек, чтобы хотя бы узнать у него свое местоположение.  Ты остановилась на мгновение, думая двинуться в обратную сторону к вокзалу, но вдруг в тусклом свете фонарей заметила несколько фигур и направилась к ним.
Фонари, наверно, были какой-то достопримечательностью этого города, их стояло очень много – буквально через каждые три метра, по обе стороны дороги, только работал из них каждый пятый-шестой. Они светили очень тускло, видимо местным жителям было жалко денег на новые лампы или сами они ходили по вечерам с фонариками. Компания, которую ты заметила, стояла как раз под одним из тех редких, горящих фонарей, кроме них на улице никого не было и в соседних домах не горел свет. Значит, ты все-таки не ходишь кругами по этому городишке, и возможно сейчас узнаешь правильную дорогу. Затянув потуже длинный шерстяной шарф, ты подошла к ним ближе и разглядела будущих собеседников. Они тебя еще не видели, с бутылками пива и увлеченные спором, двое парней стояли, облокотившись на забор одного из домов, третий стоял почти в обнимку с фонарным столбом, и казалось, что лишь благодаря наличию этого столба парень не лежал в сугробе.
Не самые приятные собеседники, но других вариантов у тебя не было. Ты вышла под свет фонаря, не зная как начать разговор (здороваться и желать им доброго вечера совсем не хотелось), и прокашлялась, для того чтобы хотя бы одно из этих пьяных лиц обратило на тебя внимание. Обратило ведь, и даже два сразу: первый удивленно что-то промычал, а второй отпустил свой родной столб и сделал два шага к тебе, сильно пошатываясь. Ты не могла понять, почему на его лице появилось выражение лютой ненависти, неужели он так обиделся, что ты нарушила их скромное чаепитие? Ты медленно попятилась назад, нервно оглядывая все, что есть вокруг – дома, фонари, покосившиеся заборы, лица пьяниц, себя… Он что-то мямлил, смотря на тебя, и продолжал неуверенное движение к тебе. Заметив на собственном лице прядь зеленых волос, случайно вылезшую из-под шапки, ты расслышала в его нечленораздельной речи слово «мутант». Затем все происходило слишком сумбурно, ты все также пятилась назад, но как будто приросла к одному месту, потому что расстояние между вами совсем не увеличивалось, он стал заносить для удара свое единственное оружие – стеклянную бутылку. Фонарный столб согнулся пополам и ударил этого идиота по голове, в этот же момент раздался выстрел. Кто-то стрелял рядом с вами, и предполагать, что этот человек был на твоей стороне, тебе не приходилось. Они замерли, нападавший лежал возле твоих ног с покосившимся взглядом и вновь в обнимку со своим столбом, остальные молча стояли рядом с ним. Неожиданно раздался второй выстрел. Ты обернулась в ту сторону, откуда недавно пришла, стараясь разглядеть в темноте фигуру загадочного стрелка – из-за падающего снега никого не было видно. А может там вообще никого нет? Тем временем эти два придурка, кое-как подняли третьего и кинулись куда подальше. Может тебе тоже стоит скрыться, кто-то явно видел, что ты портишь их городское имущество.  Ты стояла на том же месте, боясь окликнуть кого-то и пойти к нему на встречу, он тоже никак себя не выдавал. Третьего выстрела не последовало, значит, его целью были те парни, а не ты. Что ж, приятная неожиданность, может он тебя знает? А может, наоборот решил познакомиться? Решив, что ты просто поблагодаришь его и спросишь дорогу, ты сделала несколько неуверенных шагов в сторону незнакомца. Ты даже сомневалась, что он все еще там – из-за сильного завывающего ветра почти ничего не было слышно, и он мог незаметно уйти. Но не ушел, он тоже двинулся к тебе навстречу. Также медленно и неуверенно, приобретая более ясные очертания – хрупкая женская фигура, которая почему-то казалась тебе удивительно знакомой.